Три стены Станислава Жуковского

В Тверской областной картинной галерее открылась очень своевременная выставка.

Вот уже три года мировая культурная сцена живет в состоянии трагического раздрая. В Европе ее повели на поводу у геополитики, затеяв «дерусификацию» и начав ревизию национальной принадлежности всего длинного перечня творцов прошлого и настоящего. В жернова сиюминутного тренда попали, в первую очередь, художники, выросшие и жившие на пересечении разных национальных традиций: Айвазовский, Куинджи, Малевич….

Список тех, чьи биографические вехи перетряхиваются в соответствии с новыми срочными нарративами, очень велик, а процесс зашел так далеко, что на четвертый год через толщу политического заказа слышатся наконец первые робкие голоса западных музейщиков и экспертов: а может, не стоило бить все горшки? Ведь придет же время, когда мир вернется в равновесие, и как же мы тогда в нашей сфере культуры будем залечивать геополитические раны?

Воистину вопрос вопросов! А ответ на него, не удивляйтесь, стоит поискать на выставке работ Станислава Жуковского из частных коллекций, открывшейся недавно в Тверской областной картинной галерее.

Экспозиция, расположившаяся в оранжерее Императорского дворца – продолжение сотрудничества галереи с Международной конфедерацией антикваров и арт-дилеров: коллаборация сложилась несколько лет назад с подачи губернатора и уже подарила тверским любителям искусства череду высококлассных выставок. Показ Жуковского из частных коллекций приурочен к юбилейной дате – 150-летию мастера, ну а во-вторых, как мы помним, важный этап жизни и творчества художника прошел на Тверской земле, а в коллекции ТОКГ хранятся его первоклассные работы.

Открывая выставку, президент конфедерации Василий Бычков по обыкновению скромно умолчал о том, как велись переговоры с галереями и коллекционерами, как шел подбор работ, как придумывалась концепция и развеска. Зато, как всегда, хвалил русских коллекционеров: уникальные, интересные люди, глубоко погруженные в тему своей коллекции и щедрые душой, работать с ними одно удовольствие! Тезис этот, к слову, тут же был подкреплен и делом: вдова замечательного коллекционера дворцовой мебели Александра Иванушкина, Светлана Иванова, передала в дар галерее шесть предметов гостиной мебели красного дерева в стиле «русский жакоб».

Но неслучайно же уважаемое издание Art News Paper Russia именно Василию Бычкову по итогам прошлого года вручило престижную премию «Личный вклад»: за тверским проектом, приуроченным к 150-летию Станислава Жуковского виден колоссальный труд. На выставке до 7 сентября можно увидеть целых 24 работы мастера из четырех галерей, антикварных салонов и пяти частных собраний! И хотя, конечно, никто не осмелится произнести тут слово «ретроспектива», заглянув на выставку, можно получить довольно полное представление о художнике Станиславе Жуковском.

Есть тут и его ранние работы, «пасмурные», грустно-лирические, написанные с явной обожающей оглядкой на Поленова и Левитана (немудрено – оба были учителя Жуковского). Целую стену на выставке заняли работы на усадебную тему – те, за которые мы, давайте уж говорить честно, и любим Станислава Жуковского.

Почетная стена отведена работам, написанным художником на Тверской земле – а точнее, в удомельском и вышневолоцком краях, в тех местах, которые мы называем «Тверским Барбизоном». Можно только позавидовать краеведам, получившим особое интеллектуальное и эстетическое угощение – возможность сравнить изображенное мастером с реальным обликом усадеб начала прошлого века, вглядеться в такие милые утраченные черты. И вновь отдадим дань устроителям выставки: картины дополнены в экспозиции фотоматериалами из частной коллекции удомельского краеведа Дмитрия Подушкова и открытками.

Так концепция «трех стен» на выставке знакомит посетителя с тремя разными Жуковскими. Один – человек из круга передвижников, типичный социальный маргинал своей эпохи – домашний бунтарь, бросивший вызов деспоту-отцу, бежавший из семьи в Москву, чтобы стать художником, ученик Савицкого, Касаткина, Архипова, плоть от плоти русского реалистического пейзажа и жанра, нашей магистральной традиции. Хмурые дворики, белый камень церквей, голые весенние ветки деревьев, тающий грязноватый снег…

А на второй стене залитый солнцем берег: как на полотнах Моне, светится млеющая под солнечным зноем трава, на дальнем берегу белеет лебедем призывно вечная светлая мечта, старая барская усадьба: и столько в этом летнего, радостного настроения, столько свежего воздуха, запахов травы и цветов, что ну как тут не воскликнуть по-французски: «Impression!».

Прогулки вместе с художником по вечерним усадебным садам и паркам, по пустым, таким уютным и домашним интерьерам русских дворянских гнезд, где былая роскошь несет следы запустения (от чего щемит душу) – это прогулки с сыном польского шляхтича, лишенного имущества, привилегий, дворянства, с мальчиком, потерявшим дом и бесконечно изучающим, лелеющим, обожающим семейную свою утрату. И ах, как это здорово, как это вкусно, что усадебные эти работы, привезенные из частных коллекций, ведут невольный диалог с замечательными, хрестоматийными полотнами мастера в постоянной экспозиции Тверской областной картинной галереи. И так ли важно, что «Бессонная ночь. Светает» из коллекции ТОКГ – это усадьба родителей художника, имение Старая Воля, а на полотнах, прибывших из Москвы – усадьба Найденовых, удомельские Услада, Бережок и Ворониха? Ведь в том и заключается чудо, сложность и непостижимость человеческой и творческой личности Станислава Жуковского: оказавшись на перекрестье политического и социального конфликта, на пересечении национальных традиций, идеологий, взглядов и привычек, художник переплавил жизненные обстоятельства в искусство, сумевшее воспринять множество традиций, стилей, школ.

О поэзию русской усадьбы и озера Молдино, увиденных глазами сына польского шляхтича, разбиваются и популярные ныне в Европе нарративы: Жуковский в них заведомо не вписывается. Его творчество – не о большом социальном мире и его бедах, а о мире частном, личном, интимном, где дорога и радостна каждая мелочь, а художник не созерцатель, нет – пристрастный, взволнованный соучастник природы и вещей.

История Жуковского – это о том, как превратить маргинальность в преимущество, облечь ее в формы художественной всеядности и восприимчивости. Да, порой эта восприимчивость чрезмерна: практически в каждой работе Жуковского легко находятся цитаты и некие «общие места» эпохи – то он следует за Моне, то за Поленовым, а то и за Борисовым-Мусатовым… Нелегко найти в истории русской живописи человека, который и в бытовом смысле сумел мирно ужиться одновременно с мирискусниками и передвижниками, выставляя работы и у тех, и у других! Дело тут не только, конечно, в легком характере человека-Жуковского – дело в универсальности его эстетики, в способности адаптироваться к разным канонам

Оттого и причисляется к художникам второго ряда, а иными ругаем за «вторичность» и «подражательность» (был ругаем за это еще при жизни). Но вот радость и свежесть, острое чувство ностальгии, детской светлой грусти по раю, который в любую минуту может быть утрачен – это уже сам Жуковский. За то и любим!

А что касается геополитики, то на третьей стене висит две поздних работы мастера. На дворе 1920-е годы, он в это время уже живет в Польше, и за плечами много тяжелых событий, несправедливой критики, отъезд из страны. Но пейзажи его по-прежнему радостны, природа на них полна надежд, а интерьеры все так же будят ностальгию по утраченному раю дворянских гнезд. Русский художник с польскими корнями погиб в немецком концлагере в августе 1944 года, не дожив меньше года до победы.

И жизнь его, и смерть, и особенно творчество словно подсказывают, как излечивать геополитические раны, нанесенные частному лицу трудными внешними обстоятельствами: есть путь искусства, не терпящего отказа от традиций, но занятого их освоением, открытого всему талантливому и живому. Нам привезли поистине своевременную выставку!

Юлия ОВСЯННИКОВА